Лучшая история о любви...

[rj-karter]

Лучшая история о любви.  


Если кто и придумает вирус,
Что сможет убить всё человечество,
То пусть назовёт его верой.
(RJ.)


Я - маленький озорной мальчик, ты - что-то во мне... серьёзное, большое. Наверное, ты - моя старость [я боюсь тебя]. Когда-то я был для тебя Ти-джеем, помнишь? Вот что я написал год назад:
[Тj встаёт на край пропасти, мысли его на самом дне. Tj видит по-другому, Tj чувствует по-другому, Tj смотрит по-другому, Tj сам стал другим... Tj повесился над пропастью, Tj зацепился верёвкой-шнурком за мёртвого кота... Tj начал разговор с пропастью. Tj любит себя мёртвого, Tj любит своё тело, даже своё мёртвое тело, Tj не знает других тел. Tj remember death, Tj bask in death, Tj became aware of someone following me, Tj bootlegger of the death pussy-cat... Tj abysmal codger...]
Получается, тогда у меня была болезнь какая-то - эсхатологический вирус. Теперь я вернулся - люби меня... стал другим (так все говорят, когда просят). Знаешь, каким я тебя вижу сейчас, именно в эту минуту? Делакруа Эжен - француз, написал портрет Ф. Шопена... Ты так похож на него... [Делакруа? Шопен? О чём ты, мальчик?]

...помню, как мы познакомились. Было лето, нет... было самое начало лета или поздняя весна. Я тогда думал, что жизнь кончена - молодой был. Помню, увидел твоё фото и... Ты мне ужасно не понравился, думал низкий ты, заносчивый. Не люблю таких.
А как всё случилось, как я тебе впервые позвонил? Банально. Во всём «виновата» лишняя бутылка пива. Я даже марку пива помню... а ведь столько лет прошло...
Так вот, пил пиво, хотелось секса. Тогда, мне всё было ясно с тобой, с собой, с этим миром. Мне просто хотелось секса... И тут попался твой номер телефона, захотелось позвонить. Позвонил, назначил встречу. В груди - ничего, в голове - ноль эмоций. Я помню, что шёл пешком до станции метро, где мы договорились встретиться - выветрить алкоголь из башки хотел.
Стоял там, ждал тебя... Приезжаешь ты - высокий, стройный, с красивыми руками, красивыми глазами... В общем, мечта всей моей жизни. Честно сказать, я даже испугался. Подумал, что долго это не продлится...

...наш первый скандал помню. Как я себя старался убедить, что это и не размолвка вовсе, а так - случайная ссора. Я так боялся, всю жизнь боялся: за тебя, за себя, за наше общее «мы».

...начал понимать как ты мне нужен. Хотел закричать на тебя, броситься с кулаками, а в итоге получилась любовь на лестничной площадке - бурная, романтичная;
...думал, что наши сердца отбивают одинаковый такт; бешеный ритм. Впрочем, это только момент, ничего больше. В этот миг я был самым счастливым человеком на планете Земля. Мы дарили эти секунды друг другу, дарили безответно и получали без особого повода. Разве что, настоящая любовь была и поводом, и причиной, и всем-всем-всем чем мы хотели в этот миг.

...осени нет...

...вспоминать о любви. За тридцать лет жизни вместе, я наконец-то понял, почему так мало счастливых гей-пар. На сам деле, всё не так - совсем не так. Просто счастливые пары не так «светятся» - тихо сидят себе... живут! [рядом друг с другом] Мы тоже из таких - стали такими совсем недавно... или давно? Даже и не помню, когда мы стали не просто гей-парой, а семьёй; когда начали жить вместе или значительно раньше - пока встречались, сидели на московских лавочках, обнимались в кустах, прятались в московских подъездах. Да не имеет значения когда! Получается, мы даже и не думали сохранить наши отношения.

[Если серьёзно - тебя нет... Я тебя выдумал, чтобы зимой не было так грустно, так одиноко...]...одиноко... Ты нужен мне гораздо больше, чем себе. Где-то в прошлом о тебе писали газеты. Да, да, да, да... я придумал тебя как благословение - убежать от безумия этого холодного мира. Почему-то я не захотел «укутываться» в рукавички, не захотел надевать ботинки зимние.

...петь о нашем счастье. Вот я здесь, с тобой. Нужно ль говорить о нас? Мы разлучены на миг или вечно вместе, или вечны. Мне теперь не надо зажигать свечи - я знаю в темноте. Всё выучено: тропинка, сухие листья, холодное железо, сухой билет на троллейбус, [он теперь не так звенит; по-моему, у него резиновые колёса; многое для меня загадка] опять железо... железо... пластик, железо (дрожащие руки). Я плачу и шарю по пыльному полу рукой, хотя и знаю где ключи. Каждое воскресение я хочу найти ключи в другом месте и все равно роняю их в одно и то же место... Как давно я стал таким? Весна... зима... весна... лето... весна... зима... весна... лето... весна... весна... ещё одна весна...
У меня за стеной живут соседи [- какая невидаль!]:
- ...ца мои боти... и... Совсем не знаю ку... х.. ...ставил... - тихий голос сквозь пять с половиной сантиметров бетонной крошки.
- ...лый ...ни стоят пря... за... сек...тером. Возьми щётку - это последнее «возьми щётку» словно над самым моим ухом.
Ладно, хватит ползать у собственного порога. А вот и ключ...

...пришла боль. Словно высокая нота. Постоянно точит что-то внутри. В детстве, мой первый стоматолог говорил мне: «Рома, если тебе будет больно - кричи. Если я тебе начну делать больно - кричи». И я кричал... о Боже, как я кричал! Но разве это когда-нибудь спасало? Он мне тоже говорил, что будет больно [«начну делать больно»] и я должен терпеть [кричи!].
- Жизнь - говорил он - вся сплошь из боли. Там нет удовольствий.
- А как же мы? - спрашивал постоянно я.
- А что мы? Мы такие же, ничем не отличаемся от гипотетического Васи Плюшкина.
- Но мы же любим друг друга? - говорил я. - Ведь не так часто люди любят друг друга, не так часто получается полюбить кого-то кроме себя?

[А вечерами я чувствую своё одиночество, словно зубную боль - зудит оно, проситься вырваться с грудным воем. А я уже старый, мой вой похож на астматический кашель. И каждый вечер, так получается, я кашляю, кашляю, кашляю...]

...вот и опять воскресенье. Словно перематываю плёнку назад: дрожащие руки... железо ключа... пластик кнопки лифта... железо перил... железо трамвайных ручек... сырая земля - притоптали милую. Сколько же здесь прошло ног, сколько шагов было сделано? Кто месит эту коричневую грязь?

Мне ещё идти и идти...

[Мне иногда кажется, что сойти с ума - пара пустяков, и все мы - весь земной шар - когда-то уже сошёл с ума. Случилось это или в один день, или так незаметно, что никто ничего и не заметил. Люди стали убивать других людей только потому, что они красные, чёрные или ещё какие-то; они считали себя эталоном - КАЖДЫЙ считал себя эталоном. Да и потом, они стали забывать о чём-то, что есть у каждого внутри и что это такое у всех одинаковое и такое беззащитное... Одни плакали и считали, что все вокруг должны плакать вместе с ними, другие смеялись и также считали, что бог создал их для того, чтобы смеяться, да заставлять смеяться других. Третьи не обращали внимания ни на первых, ни на вторых. На этом, казалось, можно было поставить точку, но почему-то у ненормальных людей, раз в какое-то время - сам не знаю почему так - рождались нормальные дети. Ненормальные люди считали своих нормальных детей ненормальными и, почти с самого рождения, пытались лечить их, делая похожими на себя. И вот, в этой непрекращающейся борьбе, прошло более двух тысяч лет...]

Мне ещё идти и...

...такая история. Как часто я думал, что уже всё, конец, и жизнь меня сломала окончательно, но потом всё само собой, (или не без помощи наших друзей), выравнивалось. Но, я знаю, есть в этой жизни такие обстоятельства что ли, которые не могут сами по себе или с помощью друзей развеяться. Может эти «обстоятельства» и не имеют никакого отношения к Богу или чёрту, но что-то за ними стоит, что-то громоздкое, недвижимое, что и не описать словами... Думаю, это везение или судьба. Конечно же, плохо так о себе думать - не скромно, но мне хочется думать так! Мне так легче учить урок длиною в жизнь... так легче быть трезвым, легче не глотать реланиум с феназепамом, легче думать о смерти.

Я до сих пор боюсь. Каждое воскресение я боюсь вставать, боюсь брать в правую руку ключ, открывать дверь своей квартиры, выходить на улицу, занимать место в вагоне трамвая... У меня почему-то нет осени, она выпадает из моей жизни. Всё сводится к чередованию зимы, весны и лета. Я не понимаю, что такое осень? А может осень всё никак не наступает для меня, может она притаилась где-то, где совсем нет меня, где я не хожу больше. Я вчера нашёл старую газету, и там написано, что два года как наступила весна... Весь этот ворох бумаг врёт мне! Ей богу, мне так горько было, что я сидел-сидел, не выдержал и заплакал. Старая газета... там написано, что уже два года как... два года... Как?

[Родной мой, ты нужен мне... ты мне очень-очень нужен. Я всё сижу на нашей кухне, кипячу чайник... жду тебя... Словно ты за хлебом, в булочную...]

...кажется...

Если бы у меня были дети, я сказал бы им: «Ребята, самое страшное на свете - любовь». Она незаметно приходит, на [клише] «мягких кошачьих лапах» и нежно вбивает свои гвозди, распиная тебя. Но не гоните её, не гоните... Вы станете самыми счастливыми на свете, если умрёте от этих ран.

[Привет, милый... Вот видишь, ты оказался прав: не сложилось у меня, не срослось без тебя. Да я и не верю теперь ни во что; сам смысл жизни потерялся в банках с вишнёвым вареньем, которое я ем. Опорожняю банки с завидной скоростью.]

...на самом краю.

Сколько уже прошло? Мне-то кажется, что всё было если не вчера, то на этой неделе, этой весной. Земля была рыхлая, ещё без этих характерных норок от дождевых червей, но уже не такая смерзшаяся как зимой. Железные резные ограды пиками стремились проткнуть небо, но сами были по пояс такому дылде как я. По всем статьям - зима, с характерными ночными заморозками, предутренним снежком... Однако, к двенадцати дня и до самых сумерек, тёплый южный ветер и большое жёлтое солнце успевали убирать всё, чем наследила зима. А вечером всё начиналось по новой: холод, темнота, белая «вата» с неба... И железо... для меня начиналось время железа...

...на четвёртый день. Именно тогда я ощутил, что мне его не хватает. Шёл из кухни в комнату - поглядеть телевизор - и сказал, чтобы он попридержал дверь... Сначала разозлился, что не отвечает, и только потом сообразил, что говорю в пустоту. А потом я за это время привык как-то, что мы сидим обнявшись, засыпаем с включённым телевизором. А тут проснулся оттого, что бок левый замёрз. Первым делом подумал: где он шатается? Неужели в два ночи залез в холодильник - пожрать захотел? А потом всё вспомнил... Вспомнил и тут как нахлынет что-то, сердце щемит, глаза щиплет, скулы сводит... Так я и проплакал до утра.
Было утро пятницы...

А в воскресенье я вытащил все [его? свои? наши?] вещи. Даже не знаю куда их деть. Стал раскладывать кофточки, свитера, пуловеры, рубашки, костюмы... Наверное, надо без сожаления выбросить! Нет, не могу...

Когда я иду к тебе - это каждое воскресенье - от остановки трамвая, прохожу прудик. Иногда иду к самой кромке воды - постоять, полюбоваться. В безветренную погоду, такое впечатление, что я нахожусь на терминаторе верхнего и нижнего неба. Часто я путаю что где отражается. Кажется, жизнь моя синхронна этому пруду, небу, штилю...
Мне остаётся только замереть на самом краю. И в этом оцепенении, буду мечтать [помнить] о тебе.

...писал о нём, даже когда ещё не знал его самого. Три года как он ушёл от меня, а я всё не могу забыть. Это сводит меня с ума [...земной шар когда-то уже сошёл (...) стали убивать...], заставляя постоянно думать о нём. Я пишу и сейчас, а чувствую себя выключенным из розетки; ну так, словно все эти годы был под напряжением, а теперь у меня резко вынули вилку из розетки. Работал, работал и... чик!

На самом деле, я очень-очень хочу, чтобы пришла, наконец-то, осень... Думаю, это меня освободит - позволив жить в том, предыдущем ритме - нормальном человеческом ритме. И ещё, я так хочу, чтобы закончились эти глупые воскресенья, чтобы никогда больше не ездить на кладбище.


(с) RJ. 17-20.10.2k2


Исходник: [Для просмотра ссылки зарегистрируйтесь]
или тут: [Для просмотра ссылки зарегистрируйтесь]