Нарушения прав человека во Франции.

[jamie_thomas]

Мы, четверо русских студентов, приехали в Мольер-на-Сезе, чтобы работать добровольцами и реставрировать средневековый замок. Мы узнали о том, что можно поехать таким образом во Францию от знакомых, которые были уже в подобном Chantier. Они рассказывали нам, как тоже реставрировали средневековую архитектуру, а после работы и по выходным их возили на разные интересные экскурсии - не только во Франции, но и в Германию. Нам очень понравилась идея путешествовать таким образом, и поэтому мы оказались в деревушке Мольер-на-Сезе.
Утром 31 июля нас встретили члены организации Rempart и отвезли к месту, где предполагалось, мы будем жить. Это был каменный трехэтажный дом. Стекла в некоторых окнах были выбиты. Дом был старым, со скрипучей  деревянной лестницей и со стенами из твердого картона. Дом был заброшенным - на чердаке и в подвале валялись старые игрушки и потрепанные вещи. Третий этаж тоже был нежилым - там стояли старые кровати и сломанная раковина. Так называемые benevoles (добровольцы) расмещались на втором этаже, где был душ и туалет. На первом этаже была маленькая комнатка, где иногда ночевали члены ассоциации Rempart, которые и курировали дела внутри и вокруг Chateau de Montalet.
На втором этаже было пять комнат, одна из которых использовалась как кухня. Когда я вошла в одну из комнат, у меня был шок: я не могла поверить, что в этом помещении, похожем на ночлежку, могут жить люди. Стены облепила паутина, обои были наполовину содраны и свисали лохматыми кусками; по полу ползала всякого рода живность - разные жучки-паучки. Для спанья нам предложили грязные матрацы, к которым с трудом можно было прикоснуться. Но я, понимая, что здесь нам жить ещё две недели, взяла себя в руки и не стала паниковать. Нас предупреждали, что нужно взять с собой постельное белье, но я ещё и прихватила спальник, чему была несказанно рада - так как лечь на этот матрац, не положив на него своих чистых вещей, было невозможно.
Мы разместились и пошли осматривать территорию деревеньки Мольер-на-Сезе. Она состояла из домов двадцати-тридцати, одного магазина и одной католической церкви.   На улицах было тихо, а если и встречались люди, то они были, в основном, пожилыми.  
Вернувшись домой, мы познакомились с президентом ассоциации добровольного труда в Chateau de Montelet  г-ном Жераром  (Gerard Naud). Он показался мне милым человеком и очень увлеченным. Он поприветсвовал нас как добровольцев, расспросил, откуда мы, как живем и рассказал планы на будущее по поводу реставрации замка.
Жерар был президентом ассоциации в Chateau de Montalet, кураторами были еще несколько человек, которые тоже иногда приезжали на стройку, а «следила» за добровольцами г-жа Мари-Анж, в полномочия которой входило покупать нам еду и проверять, как мы существуем в нашем жилище. Также, как было написано в проспекте для добровольцев, избравших именно замок Монтале, Мари-Анж должна была заниматься нашим свободным временем, кроме стройки, то есть возить нас кататься на каное, плавать в реке Сезе, на море и в близлежащие города.

Следующий день был нашим первым днем на стройке. В восемь часов утра нас посадили в кузов грузовика и повезли по горной дороге к замку. В грузовике было ехать крайне неудобно - двенадцать человек болтались как рыбы в бочке, ударяясь  друг о друга и о железные бортики кузова. На стройке Жерар поделил нас (двенадцать человек добровольцев) на 4 команды и дал задания на день. Моя команда, состоящая из меня, француза и испанки, отправилась работать на т.н. механической машине - это устройство, с помощью которого надо возить песок и гравий для цемента. До двенадцати часов мы провозились с этой машиной, наполняя её песком и отвозя к бетономешалке, а потом наступил час обеденного перерыва. На обед нам выдали, завернутую в пластмассовые коробочки, холодную еду. Как мы позже узнали, эта еда привозилась из близлежащего дома престарелых, и состояла она из продуктов, которыми сложно насытиться двенадцати молодым людям, весь день проработавшим на стройке; это были холодные артишоки, зеленые стручки, холодные бобы и такой же холодный картофель.  Есть это было невозможно. Поэтому мне пришлось довольствоваться только куском французского багета и водой (которая, как мы потом узнали, наливалась из-под крана). Обед вовсе не удалил моей безумной, честно говоря, усталости, но, все равно, пришлось идти и выполнять следующее, данное Жераром, задание. На этот раз надо было устанавливать балку, которая держала бы потолок второго этажа замка. Для этого надо было расчистить от камней железное крепление, накрыть его арматурой, по бокам положить деревянные доски, выровнять их, а потом всё это залить цементом.  Расчищать трубу, на которой держался пока второй этаж, было очень сложно - всё было в песке, и камни, которые мы  выбрасывали, опять сваливались к трубе; песок летел отовсюду, забивал глаза и нос. Я занималась балкой до четырех часов, а потом подул сильный ветер и засыпал мне столько песка в глаза, что я не могла смотреть. Я пошла его вымывать, изливаясь внутри желчью и злобой от собственного бессилия и беспомощности. Мне было несказанно обидно, что я потратила безумное количество денег, сил и времени на то, чтобы поехать в эту поездку, и в результате, я  в первый день работала с 8 до 4, ничего не ела, кроме хлеба с водой, да еще я была вся в песке. Глаза воспалились и очень болели, а до конца рабочего дня оставалось еще полтора часа. Я решила посмотреть, что делают мои русские друзья. Жерар выдал Полине и Наташе по кирке и сказал выкапывать камни из земли. Зрелище было, честно говоря, ужасающее: две молодые девушки целый день долбили киркой по камням, а потом сваливали их в гигантскую кучу. Тогда я поняла, что  моя балка - не самое страшное испытание, через которое приходилось пройти.
К шести часам нас, потных и грязных,  отвезли домой. Все, что не странно, устремились в душ. Я туда попала только к восьми часам, потому что двенадцать людей, проработавший весь день на стройке, на один душ - это чересчур.
Усталость была непомерная. «Тут все на это и рассчитано, - подумала я,- утомить человека на столько, чтобы в десять часов он уже свалился замертво». В проспекте к этой поездке было написано, что работа на жаре утомляет и что в 11 часов все должны спать. Мы, которые ехали во Францию не только, чтобы работать, но чтобы и отдыхать и веселиться, конечно, читая это в Москве, только усмехались. Теперь я поняла, что всё это были не шутки.
Пришло время ужина. Голод был нестерпим. Но получили мы всё те же холодные артишоки и некоторое подобие колбасы. Я съела кусочек хлеба и поняла, что такое будет теперь продолжаться изо дня в день.

И так оно и было. На следующий день я встала в пол шестого утра (вообще-то подъем был в семь, но, так как я хотела с утра принять душ, приходилось вставать заранее), выпила какао (единственный продукт, который там возможно было потреблять) и в кузове грузовика потряслась на стройку. На этот раз надо было мешать бетон. Наш русский друг, поскольку делал это впервые, облился бетоном с ног до головы. Но это было даже забавно. Но когда я поняла, что мне предстоит таскать ведра с цементом на второй этаж, мне стало вовсе не смешно. Дело в том, что я не очень массивной комплекции, и поэтому ведро с цементом не могла поднять просто физически, как ни старалась. Другим девочкам выдали по маленькому отбойному молотку для дробления стены. К концу дня у них образовались самые настоящие рабочие мозоли и никак не прекращали трястись руки. Да и сами они ходили немного пошатываясь.
День прошел так же, как и предыдущий, и к его концу я твердо поняла, что не смогу работать таким образом тут две недели. Поэтому на следующий день я спряталась за кустом с книжкой и стала читать. Я какое-то время читала, потом приходила на стройку, делала там что-либо незначительное, что было мне под силу, и опять уходила читать.  Мне было стыдно, что другие работают, а я сижу под кусточком и ничего не делаю. Я была бы рада помочь им, я ехала в эту поездку с доброй волей, я ехала помогать, но я честно ничего не могла сделать, так как работа, которую давал Жерар, была для меня непосильной. Единственное, на что я была способна, это носить маленькие камни для кладки стены и заливать бетоном балку. И я это делала, пока на пятый день не произошел случай, который отбил у меня всякую охоту помогать Жерару. Из-за того, что мы вставали очень рано, много работали и почти не ели, все время хотелось спать. И я заснула на лавке. Я простудилась, и у меня болело горло и голова, и была я уже в таком состоянии, когда все равно, где и когда ты приляжешь уснуть. Проснулась я от того, что Жерар ударил меня пустой пластмассовой бутылкой по голове.  Он спросил меня, почему я сплю, когда другие работают, и сказал, что, если мне что-либо не нравится, я могу купить билет на самолет и возвращаться в свою Россию и там ничего не делать.  Честно признаюсь, я плохо говорю по-французски. Я понимаю, но говорить мне сложно. Поэтому я не смогла сразу сообразить, что ответить на эту тираду. У меня был шок. Для меня неприемлимо такое отношение к человеку. Да к тому же человеку, который приехал с добрыми намерениями, приехал помогать, приехал в другую страну, чтобы работать там бесплатно. Да и, честно говоря, у меня повышенное чувство справедливости и я очень болезненно реагирую на нарушение моего личного пространства. По моему мнению, даже если Жерар был чем-либо недоволен (понимаю, что он не знал, что я больна, а видел только то, что я сплю, когда другие работают), он все равно не имел ни малейшего права ко мне прикасаться. Оскорблять, конечно, тоже было не желательно, но тут против люмпенства никуда не попрёшь...
И с этого момента я затаила злобу.   Если раньше мне было тяжело, но я делала все, что в моих силах, потому что мне не хотелось оскорблять Жерара (так как я видела, как он увлечен этой стройкой, а я всегда приветствую всякого рода увлеченность),  но теперь мне было противно что-либо делать, и я  была вынуждена начать  холодную войну. Я всегда четко провожу грань между увлеченностью и фанатизмом и между режимом и системой. Так вот Жерар был фанатиком - он кроме своего дела не видел ничего другого и ничего другого не принимал. Он человек абсолютно другого сознания: всю жизнь прожил в деревне Мольер-сюр-Сез, и даже вряд ли когда-либо был в Париже.  Он был местным шахтером, но его шахта в 80-х годах развалилась, и тогда он занялся реконструкцией замка Монтале. Он стал президентом организации по реконструкции этого замка, и все остальные члены организации тоже замечали его склонность к фанатизму и зацикленности на своем проекте. И то, что происходило в этом Chantiers, было не системой, а режимом, где тираном и узурпатором был Жерар. Он хотел, чтобы мы работали на него безвозмездно, не кормил нас нормальной едой (как-то раз привезли курицу, все очень обрадовались на вид «нормальной» еде, но курица оказалась даже не ощипанной, и есть её было невозможно) и не предоставлял нам вменяемых условий для жилья («вменяемыми условиями» я называю хотя бы чистоту ). В проспекте нам обещаны были разные поездки. В результате нас свозили на море (к сожалению, всего на 3 часа) и кататься на каное (но я и еще двое человек не поехали, так как были просто-напросто не в силах после работы ещё что-либо делать; да к тому же, поездка стоила 9 евро, а в проспекте было написано, что в сумму, которую мы сдали при входе в ассоциацию, входит не только еда и жилье, но и все activities).
Все происходящее было похоже на исправительные работы - особое сходство придавали кровати-нары, стоявшие в комнате у мальчиков. Утром мы просыпались от воплей Мари-Анж «Подъем, подъем!», быстро пили какао и бежали к грузовику Жерара. Те, кто опаздывал, должен был идти на гору к замку пешком (примерно полтора часа); ровно в 8 Жерар заводил мотор, и те, кто еще не успевали сесть, прыгали в кузов на ходу. Условия по истине каторжные - об этом говорит такая сильная любовь Жерара к точному времени, и уж конечно то, что он и не думал притормозить, когда человек забирался в кузов по ходу грузовика. У Жерара была схема, от которой он не желал отклоняться. Но проблема в том, что эта схема могла сильно навредить другим. А ведь «другие», в основном, не совершеннолетние дети.
Про то, что его добровольцы - дети, Жерар, кажется, забывал. Одной из видов работ была кладка. Мы достраивали стену замка. На лесах стояли два человека - один принимал ведро с цементом, другой - складывал камни. Ведро или камень подавались на веревке, которую тянул снизу другой человек. И нельзя забывать, что все эти люди - не мускулистые гастарбайтеры, а всего-навсего подростки и молодые девушки. Таким образом, несколько раз падали камни и ведра с цементом, так как несильные руки не могли удержать веревку. Слава Богу, никто не пострадал.  
Но, тем не менее, мы все равно все были в жутких синяках и ссадинах, потому что стройка есть стройка. Вся одежда была вымазана в цементе и испачкана пылью, а дыхательные пути и глаза были забиты песком и камнями замка Монтале. А Жерар  с упоением рассказывал посетителям, что мы добровольцы и работаем на него, Жерара; что вот мы, четверо - из России, что вот - трое испанок, а этот молодой человек  из Бангладеша. И посетители охали и ахали и говорили: «Ай да Жерар! Ай да молодец!» Жерар был слишком увлечён, чтобы  воспринимать положение вещей рациональным образом. И когда мы на десятый день объяснили ему, что очень сложно в России получить визу, чтобы приехать во Францию; а раз уж приехали, то хочется посмотреть страну, а не жить все две недели в деревне Мольер-сюр-Сез и терпеть лишения за такие громадные деньги (всё вместе примерно тысяча евро), он тоже ничего не воспринял адекватно.  Мы не вспомнили Жерару, как он оскорблял нас, плескал в лицо липкий сироп и говорил, что мы своим поведением дает очень плохую характеристику России, так как все будут думать, что у нас в стране все такие слабаки и лентяи. Мы просто-напросто объяснили, что надо было написать в проспекте, что работа очень тяжелая, что молодые девушки не смогут её выполнять, что жить мы будем в бомжатнике, спать на полу и есть пищу из дома престарелых. Одним словом, надо было предупредить о ситуации, потому что получилось так, что мы ожидали одного, а получили другое, и, следовательно, были не готовы к этому.   Жерар на это ничего не сказал. Он все твердил свое: что никто не хочет работать, и он закроет chantier. Ему было горько до глубины души, так как вся эта стройка была делом его последних пятнадцати лет. Но также можно пожалеть Гитлера, который покончил жизнь самоубийством, когда дело его жизни развалилось.

[Бес паники]

много букв....но тем не менее это на какой то бред похоже ))

[totals]

Не вижу предмета для обсуждения.
Будут вопросы - пишите ПМ.