QUOTE |
Сейчас можно ещё на ранних стадиях беременности определить, будут ли у ребёнка какие-нибудь отклонения... |
QUOTE |
не о исключительных вундеркиндах, а совсем даже наоборот... |
QUOTE |
А если перед самым зачатием парень принимал антибиотики/у него язва 12 пёрст.кишки, было обострение/, в частности Оменпрозол, Кларитромецин и Аминоксицилин! Сейчас девчёнка беременна, на сколько сильно это может отразиться на здоровье будущего малыша!??? |
QUOTE |
Мдаа, Я сам по воле несчастливой случайности стал инвалидом (в 7 лет попал под автобус), и меня очень бесит отношение людей к инвалидам... Слава богу, мозги у меня впорядке, веду я себя адекватно))) одеваюсь модно и смотреть на меня не противно (а наоборот))) вечно в меня лучшие девчонки влюбляются![]() |
QUOTE |
А государство... ему, по-моему, все равно, как там инвалиды живут и прочее... вот что я ненавижу, так это правительство и его отношение! |
QUOTE |
Зачастую халатность родителей здесь абсолютно ни при чем.Очень часто это НИ ОТ ЧЕГО не зависит. |
QUOTE |
А вот детвора относится к этому гораздо проще,они даже не задают вопросов.и я считаю именно такое поведение нормой. |
QUOTE |
Мне жалко всех детей, |
QUOTE |
Страна у нас такая... Ничего не поделаешь - остается лишь надеяться на энтузиастов, которые принимают чужую боль как свою. Хотя в Москве есть Лужков, и здесь детям с "особыми потребностями" живется не в пример лучше. |
QUOTE |
Но, может, можно как-то все исправить? |
QUOTE |
Не согласна с RusC. |
QUOTE |
Зачастую халатность родителей здесь абсолютно ни при чем. |
QUOTE |
Они так и говорят: у нас другие дети. |
QUOTE |
Во дворе у одной из подружек моей дочери есть сестра-Даун. Конечно, первая реакция у меня до сих пор: бедный ребенок! |
QUOTE |
даже не задают вопросов. и я считаю именно такое поведение нормой. |
QUOTE |
недавно смотрела репортаж про 5-летнего мальчика-инвалида, которого выкрали и заставили нищенствовать... |
QUOTE |
Очень пожалела, что мы подписали конвенцию о запрете смертной казни... таких уродов надо расстреливать. |
QUOTE |
2. Псевдогумманистического нытья, с помощью которого % инвалидов в обществе лишь увеличивается... |
QUOTE |
Я пишу много, именно по тому, что боюсь, что меня поймут неправильно, но у меня всё равно не получается свести эти коммуникационные ошибки на нет. |
QUOTE |
можно узнать о каком проценте идет речь? о реальном или вымышленном? и каким образом этот процент влияет на реально существующее положение детей-инвалидов? |
QUOTE |
может попробуешь?... |
QUOTE |
Я тебя сильно удивлю, что копеечные по гос. меркам расходы на обеспечение беременных качественными поливитаминами, а многим 2000р на них, на эти 9 мес, не осилить, уже заметно скажутся на здоровье следующего поколения? Это очевидно? Или нет? |
QUOTE |
Аналогично, полнообъёмная пренатальная диагностика, и правильное место для абортов по мед. показаниям. Знаешь сколько стоит генетическая консультация? А тройной тест? |
QUOTE |
Опять же, всё упирается в деньги и в просвещение. |
QUOTE |
А нынишняя молодежь котораю берет на себя право глумиться над ними... |
QUOTE |
Я давно испытывала желание устроиться добровольцем в детский дом. Заниматься с детьми, читать им, придумывать развивающие игры – в общем, по мере сил разнообразить их быт. А также делиться тем, что принято обозначать расхожим клише «человеческое тепло». Не то чтобы я это самое тепло вырабатывала в избытке … Но за кадром моей довольно благополучной жизни всегда маячила мысль о существовании обездоленных, совсем маленьких и потому совсем беззащитных людей. Даже среди сирот есть оказавшиеся в наиболее невыгодном положении – дети--инвалиды, которым труднее получать от жизни самые обыкновенные радости. Беру в руки справочник, набираю номер интерната для детей с нарушениями функций опорно-двигательного аппарата и изумляюсь, услышав жизнерадостный ответ: «Мы в помощи не нуждаемся». Оказывается, спецучреждения, находящиеся в ведении Минобразования, действительно находятся в относительно благополучном положении, и поэтому мне следует обратиться в те, что принадлежат Минздраву. То есть туда, где обитают дети, признанные не обучаемыми. Своих подопечных я буду выбирать среди умственно отсталых. По первому же номеру я слышу: – Конечно, приходите! Послушайте, а не пойдете к нам воспитателем? Хотя бы на полставочки? Мы посчитаем вам время, будете приходить, когда удобно. Катастрофическое положение с персоналом … Но ,к сожалению, я уже работаю и потому чаще, чем раз в неделю, приходить не могу. – Но все равно – вам необходимо сдать анализы. К детям без медкнижки я вас пускать не имею права. Так и проверяется серьезность благих намерений. Следующие две недели я бегаю по поликлиникам, где меня колют иглами, тыкают в попу палочкой и просвечивают грудную клетку. На районной СЭС зачитывают двухчасовую лекцию о том, что мы скоро поумираем от СПИДа по вине приезжих, а также о том, что унитаз следует чистить ершиком, лишь будучи в спецодежде, припасенной как раз для этого случая. Получив заветную голограмму в медкнижку, на следующий же день я отправляюсь в свой интернат. Старшая медсестра выдает мне белый халат. – А вы вообще чем заниматься хотите??– спрашивает. – Ну,,читать, рисовать, играть в игры … У меня с собой книжки с картинками. Медсестра смотрит на них скептически: – Ну … Попробуйте.. Нам тут, вообще-то, не до книжек – скорее, помощь по уходу требуется. Заходим в первую группу. Я начинаю часто моргать, это от запаха: пахнет смесью кала И хлорки. И еще чем-то сладким. В двадцати кроватках лежат двадцать детей: у одних связаны руки, другие с мычанием бьются головой о прутья, третьи пялятся в потолок, пуская слюни. Нянечка лежит навзничь на кровати. – А здесь совсем малыши, да? Еще ходить неумеют? – Ходить--то они не умеют. Только здесь никому меньше пяти нет. – Они же размером с годовалых … – Не развиваются из--за основного диагноза. Здесь у нас кто? Имбецильность, идиотия, дебильность. Даунята еще вот. Двигаемся дальше. Во второй группе кровати побольше и дети покрупнее. – Здесь тоже никто не говорит и не понимает, так что читать некому … В следующей группе нас встречают громкие возгласы с кроватей: – Ой, дядька пришел! – Вот дураки!!– повышает голос толстая няня.– Это девушка, просто у нее волосы короткие. Няня, в свою очередь, тоже смотрит на меня с любопытством. – На практику к нам?? Из педагогического? – Нет, я просто. Сама по себе … – Тут у нас одна старушка ходит из церкви какой-то. Тоже просто так. Вы не из церкви? – Нет,– говорю я. Я атеист. Но ей об этом не сообщаю. В последней группе кроватей нет – там все ходячие и почти все нормального, соответствующего возрасту размера. Там я и приземляюсь со своими книжками. Переполненная энтузиазмом, начинаю читать про Усатого-Полосатого. Но через несколько минут я вижу, что детям становится скучно. Они ничего не понимают...Пожилая воспитательница с доброй усмешкой смотрит на меня из другого конца комнаты. Заканчивается все тем, что дети тыкают пальцем в картинки, а я называю нарисованные объекты: «Это кошка … Это девочка … Это мячик …» Таким образом мы «прочитываем » книгу несколько раз.. Единственный внятно говорящий мальчик прибегает на несколько секунд и тут же исчезает: не может долго удерживать внимание на одном объекте. Его левое ухо расположено на нижней части щеки, недалеко от носа. Те, кто остается со мной, дерутся из-за мест – все хотят сидеть поближе и карабкаются мне чуть ли не на плечи. Маша с синдромом Дауна умеет только мычать, но мычанием она довольно искусно имитирует звуки речи – так что я ее понимаю. Она здесь лидер, и все ее слушаются. Маша пытается манипулировать мною тоже: приказывает мне листать, придвигается ко мне вплотную и лезет мне в лицо своим, покрытым коростой неизвестного происхождения. Я пытаюсь незаметно отодвигаться, чем страшно ее нервирую, и от этого она начинает командовать еще громче. Мне приходится твердо попросить ее отодвинуться. Поняв, что здесь лидером ей не стать, она мгновенно теряет интерес и уходит. Остальные продолжают автоматически тыкать в страницы. Воспитатель, женщина лет пятидесяти с добрым лицом и светлыми кудряшками, говорит благодушно: – Вот видите – какие с ними занятия.. Они же ничего не понимают .Мы пробовали и в игры играть, и танцевать – к да там.... – Но, может быть, это только сначала так? Если заниматься постоянно, они и говорить начнут... – Не начнут.. Кому из них дано говорить, те уже заговорили. Входит худая мрачная няня и объявляет обед. Дети поспешно рассаживаются за столики и жадно смотрят на подносы и кастрюли. Еда для них – главное событие. Пока няня разливает суп, тощий подросток, держащий перед собой согнутые руки на манер богомола, крадется к подносу с хлебом. – Вот, на охоту вышел … А ну сядь!!– прикрикивает на него воспитатель. Он дергается от крика и пятится назад. Но тут же встает и снова крадется. – Ой, да на, возьми … Чтоб тебя … Воспитатель протягивает ему кусок. – Смотрите, как он сейчас есть б дет...Они ж не соображают. Чувства сытости у них нет. Будут есть, пока еда не кончится. А не кончится – так покуда не лопнут. Подросток заталкивает хлеб целиком себе в рот и глотает. Снова встает и крадется. Воспитатель звонко бьет его ложкой по лбу: «Сидеть!» Теперь суп разлит по тарелкам, и дети начинают есть. Еда исчезает мгновенно. Охотящийся подросток тайком опрокидывает содержимое тарелки соседа в свою и поглощает его буквально за две секунды. – Ах, черт … Зина, налей Дмитриеву еще половник! Что ж ты делаешь, паразит? Из-за тебя Дмитриев голодным останется … Няня отвешивает подростку затрещину и вдруг подпрыгивает с визгом. Оказывается, самый старший обитатель группы, чернявый восемнадцатилетний паренек, все утро развлекавшийся стучанием головой о различные предметы, выбежал в коридор. С воплями Зина бросается в погоню, а воспитатель благостно комментирует: – За Киселевым глаз да глаз … Вы с ним вообще поосторожней. Он сильный – набрасывается и начинает душить. Как-то медсестра ему делала укол, он запомнил и в следующий раз исподтишка подходит – и на ей кружкой по голове! Шесть швов наложили… Зина притаскивает Киселева за шиворот:«Ах ты сука, сука! Кусаться еще будешь! Ублюдок вонючий!» Бьет его по голове кулаком, затем – головой об стену.«Вот дрянь паршивая!» – и удаляется, вытирая руки о передник. Я машинально беру с подноса к сок хлеба и начинаю его жевать, не спуская глаз с Киселева. Он сидит насупившись, потирая затылок. Черные глаза его бегают, как у зверя. – Хотите, вон Юлю покормите … Она сама не ест,– предлагает мне воспитатель тем же ангельским тоном. Я беру тарелку с супом и отправляюсь к девочке, которая все утро спала, свернувшись клубком на стуле. Из-за квадратной челюсти и неприятных косых глаз на девочку она совсем не похожа. Подношу ложку к ее рту, и она послушно глотает. – Да, у нас работа тяжелая,– мечтательно продолжает беседу воспитатель.– Я вот уже шестнадцать лет здесь работаю. Это сколько же нервов потрачено, сколько всего натерпишься …А испарения аминозина – ведь для здоровья это такой вред! – Как--как?– переспрашиваю я.. – Аминозин. Это лекарство такое – их же здесь три раза в день им кормят. Психотропный препарат – он испаряется у них вместе с мочой, с дыханием, а мы дышим … – Так вот чем здесь пахнет! А я-то все не могла определить … – Вот! А мы дышим здесь изо дня в день, изо дня в день. Но не давать им никак нельзя – знаете, что бы было без аминозина? Они бы тут на голове ходили. Нас бы уже поубивали всех … А вот вы думаете, они не понимают ничего? Они все, что им надо, понимают. Вот посмотрите сейчас, как они будут таблетки принимать. Действительно, появляется Зина с таблетками, вместе с воспитателем начинает кормить ими детей. Дети вырываются. Воспитатель скручивает ребенка, а Зина протискивает между зубов ложку с едой, в которой спрятано лекарство. Еда оказывается проглоченной, а таблетки почему-то вываливаются на пол. Зина поднимает их, и все начинается сначала. Когда все таблетки приняты, воспитатель ведет детей гуськом в туалет, а затем в спальню: тихий час. Зина протирает залитые супом столы, поскальзывается на суповой луже и говорит мрачно: – Вы теперь домой идите....Дети б дут спать – больше тут помощь не требуется. Да ,помощи от меня было никакой, это точно. – Ну как??– любопытствует старшая медсестра.. Я кисло улыбаюсь в ответ. – А вы идите во вторую группу, там еще обед только начался. Поможете кормить – у нас там сегодня няня медлительная. И ведет меня к медлительной няне в группу лежачих. – Вот, Вера, вам девушку привела помогать. Покажите ей, как детей кормить. Мне нигде не рады. Недовольно бормочущая Вера, похожая на старого колобка, наполняет металлическую миску супом, крошит в него хлеб, затем толкушкой превращает все это в однородную массу. Оборачивает шею первого попавшегося ребенка пеленкой и сует мне в руки ложку. – Нужно его посадить??– спрашиваю я..– Или как-то голову приподнять? – Ничего не надо,– отзывается Вера с досадой.– Они так кушают.. Набираю в ложку суп и подношу ко рту мальчика. Рот закрыт. «Заталкивайте, заталкивай- те»,– подбадривает Вера. Я заталкиваю, с ужасом ожидая, что ребенок подавится. Но пища проваливается, побулькивая. Я не знала, что можно есть лежа. Окрыленная, продолжаю заталкивать. Иногда пища стекает по щекам – я подгребаю ее ложкой и отправляю обратно. Через какое-то время пища проходить перестает совсем. – Наелся,,– сообщает Вера.. Я уже сама делаю смесь и направляюсь к следующему ребенку. В этой палате лежат дети от пяти до тринадцати лет. У всех отсутствующие взгляды, но отсутствующие в разной мере. Некоторые выглядят так, будто отсутствуют временно. Словно тот, кто находится внутри этой физической оболочки, куда-то улетел или глубоко затаился. А другие производят впечатление, что внутри у них никого нет и не будет. Еще их, конечно, портят гнилые зубы. Эти дети никогда не знали зубной щетки. Все они обриты наголо – как объяснила медсестра, чтобы волосы не сбивались в кудели. Почти все хрипят. Это побочный эффект жизни в лежачем положении: легкие не работают в полную силу и атрофируются. Лежачие и умирают часто от воспаления легких. Как сказала та же медсестра, в данный момент трое детей находятся в реанимации по этой самой причине. Вера, кряхтя, кормит маленького, с огромной головой: – Ой, как трудно ест… Всегда намучаешься с ним … Рот у ребенка не открывается, и Вера со скрежетом протискивает ложку между его зубов. Крошечная девочка на последней кровати, увидев меня, распахивает глаза и улыбается, как от неимоверного счастья. Завершив кормление, я тискаю ее, щекочу, глажу по жидкой щетине на голове, дергаю за паучьи ручки и ножки – тонкие как былинки. Девочка беззвучно смеется. Даже Вера вроде бы оттаивает: – Это Леночка. Приятная девочка, да? Только их нельзя баловать. Потом привыкнут и начинают орать все время. А если их двадцать штук будут орать и требовать внимания, когда же дела делать? Пристыженная, я отхожу и собираю посуду: мне поручили вымыть ее в подсобке. Вспоминая лекцию на СЭС, где говорилось, что ветошь для мытья посуды должна быть всегда выстирана в хлорамине и высушена на ветру, я собираю со дна раковины серые склизкие тряпки и тру ими тарелки под струей воды. Возвратившись в группу, застаю Веру с большим ведром мыльного раствора и пачкой пеленок. – Вот, на три дня дали … Ну куда тут на три дня? Тут и на день не хватит! Они ж ходют по три раза на дню. А некоторые – что хороший мужик.... Горестно она считает пеленки и начинает показывать, как переодевать ребенка. Грязное – долой, промежность протирается мыльной тряпкой, если очень грязно – то протирается два раза, и накручивается свежая пеленка. От Веры я узнаю, что переодевать детей положено три раза в день, а на памперсы денег нет. Получается, что они по несколько часов лежат в мокрых пеленках. Но все-таки опрелостей я ни у кого не наблюдаю. Наконец, Вера уносит ведро и грязное белье. Вернувшись, предлагает мне супу:«Я свой уже съела… А вы вот тут вот садитесь …» Но я отказываюсь – я уже видела этот суп и больше смотреть на него не могу. Отыскиваю в своей сумке пачку сушеных кальмаров и с остервенением на них набрасываюсь. – В третью группу пойдемте. Чайку попьем у Любы. Отправляемся – это как раз там, где меня приняли утром за «дядьку». Мое появление вновь вызывает бурю эмоций. Толстая Люба кладет кипятильник в банку с водой: – Чего галдите? А ну молчать! Уши закладывает. Вера кивает на пустую кровать: – Что, лысого опять забрали? – Да, опять. В реанимацию. Может, и не вытянет. В тот раз привозили – говорят, еще вот так пару раз, и все. Может, оно и к лучшему… Люба смотрит на нас своими круглыми, почти прозрачными глазами. – Что это, жизнь, что ли? Что, я неправильно говорю? Вера пожимает плечами. Люба продолжает: – Мой чеченец меня уморил сегодня. Как рот откроет – так на целый день. И, главное, хоть в лепешку расшибись – ничего не действует. Никак не заткнешь … Пока они разговаривают, я хожу между кроватями. Ребенок, действительно похожий на чеченца, крепко спит.У него разбит нос, и подушка испачкана кровью. Люба начинает ходить между кроватей и рассказывать: – Тебя Света зовут, да? Вот, смотри, вот этот полный ноль. Вот этот – даун.. Ноль … Ноль…Ноль … Ну эта хоть что-то понимает … А это мой сыночек! Я его так называю. Он у меня никогда не орет. Любит. Я тебе точно говорю – как я приду, он счастлив … Он все понимает, не говорит только. Люба обнимает симпатичного белобрысого малыша, целует его в голову. По себе я уже знаю – здесь у каждого есть любимчик. – А вон тот из пробирки, полный ноль. Их сразу трое было – близнецы. Вот его сестра лежит. А третий сразу умер… Им по восемь лет, а не скажешь, да? А Илюхе вон вообще девятнадцать,– указывает она на подростка в инвалидном кресле.– Он по закону уже должен быть во взрослом интернате, но у него здесь бабка работает – умолила еще тут его подержать. Жених наш, да, Илюх? Илья улыбается смущенно. – Вот, бабка йогурт тебе передала. Открывай хлебальник. Люба делится охотно, по-свойски,– видимо, она нашла меня неопасной: – А вот Славка. У него мать в родах померла от астмы, так его щипцами вытаскивали. Вот него и голова огурцом. Ну, у кого голова огурцом? А х…й у кого огурцом? – У меня,,– улыбается десятилетний Славка. Я думаю, что ослышалась, но тут говорящие дети хором подхватывают: «Х…й огурцом, х…й огурцом …» Всеобщий смех. Меня зовет к себе косоглазая девочка в розовой кофте, а Люба грозно предупреждает: – Смотри, Лерка, на руки не просись! – Нет-нет, я не прошусь!– спешит разуверить ее Лера. Присаживаюсь на стул у ее кровати, и она начинает рассматривать мои часы, украшения, ногти. Мальчик с соседней кровати обращается ко мне, но я его не понимаю. Лера переводит: – Он спрашивает, есть у тебя дома телевизор? – Есть. А как его зовут? – Дима. Дима снова что-то говорит, нечленораздельно. Лера опять переводит: – А что еще у тебя дома есть? – Ну, холодильник. Плита. Чайник. Книги… Постепенно я понимаю, что жизнь устроена по своим законам. Когда ее устраивали, меня никто не спрашивал, и потому я не буду лезть в нее со своим уставом. Я хожу в интернат раз в неделю. Не задаю лишних вопросов. Больше не приношу книжки – тихо кормлю детей, меняю пеленки, мою полы. Беру на руки, разговариваю, ласкаю – но только исподтишка. Чтоб не подумали, что я пришла баловать. |